Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений
«В течение многих лет весь советский народ…» – бубнил генеральный секретарь, а у Оли в голове отдавалось: «Многих-ногих-огих лет-лет-ет…»
«Каких таких лет? – подумала Оля. – О чём он? И сколько ему самому лет? А ведь он выглядит совсем молодо еще. Можно сказать – молодой человек!»
Оле стало на минуточку смешно и это еще больше запутало её мысли… «А мне сколько лет? Да что же это я? Мне шестнадцать. Значит, я уже взрослая…»
После «Времени» пошла программа с каким-то литературным обозрением. Миловидная ведущая ручьем лила малопонятный поток слов, и Олюшка почти задремала в кресле. Внезапно её сознание буквально расколол обрывок простой фразы: – «…при его участии был произведен критический разбор спектакля „Взрослая дочь молодого человека“ по пьесе драматурга Славкина…»
Слова эти – «Взрослая дочь молодого человека» – затрепетали в Олиной голове огненными буквами. Она обхватила ладонями голову, боясь, что её разорвет сейчас на части. «Брежнев – молодой человек! Я – взрослая… Дочь, дочь, дочь! Взрослая дочь молодого человека!». Оля согнулась в кресле. Картина мира прояснялась слишком стремительно и была непереносимо великолепна.
– Что с тобой, доченька? – оторвался от кроссворда папа, заметивший, наконец, что-то неладное.
Оля сползла с кресла на прохладный пол.
– Папа, – сказала она, – поздравь меня, я тебе не дочка. Мой отец Генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев!!! Об этом сейчас по телевизору передали!
Уже через пару часов родители, понявшие, что Олюшка не шутит, вызвали скорую помощь.
В психиатрической больнице не удивились. Там видали и не такое. Курс инсулиновых шоков не произвел ожидаемого действия. Напротив, Оля теперь в деталях начала рассказывать историю своего исчезновения из семьи Генсека.
Кроме того, Оля потребовала называть себя исключительно урождённым именем и начала отзываться лишь на «Галину». Курс аминазина помог с тем же ровно успехом, к тому же Галина отказалась категорически от свиданий с родителями.
– Они хорошие люди, но не родные мне, – объясняла Галя лечащему врачу, – так зачем я их буду зря расстраивать. Вот папа Лёня меня скоро заберет, так он вас министром назначит…
Доктор призадумался и назначил еще один курс аминазина. Затем курс галоперидола. Затем и того, и другого, и побольше.
Шли месяцы. Галя Брежнева, как все её уже давно называли в отделении, писала письма Брежневу и отказывалась выходить к «ненастоящим родителям». Те плакали под дверью отделения и передавали продукты. Передачи Галя разделяла поровну между больными и помогала персоналу с охотой. Дело не двигалось.
Через год, в качестве последней меры, пытаясь уменьшить резистентность к препаратам, врачи провели курс сульфазинтерапии. Галина, восковая, похудевшая, вся звенящая от температуры в сорок с половиной градусов, шептала обметанными губами:
– Ничего, потерплю если надо… Папочка мой терпел на Малой Земле… и на Целине терпел… и я потерплю…
Старшая сестра отделения расплакалась и вдрызг разругалась с заведующим и всеми врачами, назвав их фашистами. Заведующий, кусая усы, прорычал:
– Пусть я буду хоть Геббельс, хоть Ева Браун, но сульфазин до конца доведу! Надо же её как-то лечить…
Курс был проведен до конца и привел лишь к одному – Галина Брежнева сильно заинтересовалась медициной. Она не отходила от персонала, требовала поручений и, нужно отдать должное, совсем неплохо начала выполнять многие манипуляции.
Через полгода Галя вовсю помогала в инсулиновой палате. Она нарисовала сама себе фельдшерский диплом шариковой ручкой на тетрадном листе и красный крестик на косынке. Вскоре завотделением уже ставил Галю Брежневу в пример нерадивым медсестрам.
Жизнь налаживалась. Все шло неплохо, вот только под влиянием болезни Галина речь сделалась воркующей, голубиной и утратила запятые и некоторые грамматические правила. Выписать Галину было невозможно. «Ненастоящие родители» умерли один за другим года через два. На похороны Галя не пошла.
В день смерти Брежнева Галю несколько раз укололи реланиумом, боялись, что сделает что-то с собой. На удивление, Галина отреагировала спокойно:
– Страна не пропадет теперь папины друзья за всем присмотрят я ему письма писала-написала много знать все будет-не-забудет…
Постепенно Галина Брежнева стала символом и талисманом женского отделения.
…После состоявшегося знакомства, Галина Леонидовна ухаживала за Корней Иванычем недолго и уже через неделю объявила его своим законным мужем.
– Я тут замуж кстати вышла недавно, – хвастала Галина медсестрам инсулиновой палаты.
Медсестры, узнав, кто муж – завидовали…
Властелин Вселенной отнесся к собственной женитьбе со стоицизмом Сократа, осушающего чашу цикуты. В его жизни мало что изменилось. Три раза в неделю после обеда грубый санитар вопил на все отделение:
– Корней Иваныч! На свидание иди! Жена пришла.
На стульчиках, в коридоре между мужским и женским отделениями, поджидала его Галина. Корней молча садился рядом, Галина целовала его в щетинистую щеку и начинала ворковать. Корней Иваныч терпеливо морщился минут двадцать, после чего ворчал:
– Пошёл я. У меня корзинки там подоспели, тарелок много.
Галина Леонидовна вкладывала ему в карман пижамы кусочек ворованного мыла и провожала, не умолкая до дверей. После возвращалась в свое отделение и хвастала медсестрам:
– Мужа навещала скоро совсем вовсе так поправится выписываться будут!
Медсестры уважительно кивали.
Корней Иваныч, вернувшись в мужское отделение, совал первому встречному больному дареное мыло: «На, помойся!». И отправлялся наводить порядок с корзинками и тарелками.
Дело в том, что являясь фактически Властелином Вселенной, Корней Иваныч вел непрерывную тяжелую войну за существование нашего мира. На вопросы, кто же являет собой противную сторону, он отвечал крайне смутно. Лишь давал понять, что враг силен и грозен. Сии супостаты непрерывно атаковали наш мир некими «тарелками», которые Корней Иваныч непрерывно сбивал силой собственной мысли и сложными манипуляциями на пульте управления. Иногда обнаглевшие враги собирали множество «тарелок» в усиленные «корзинки» (видимо что-то вроде эскадрилий), и тогда Властелину приходилось совсем тяжко.
Во время особенно горячих схваток с захватчиками, он укрывался под кроватью и вел боевые действия оттуда, кряхтя и бормоча вполголоса матерные проклятия.
К ужину Корней Иваныч обычно одерживал победу, и, выпив вечерние таблетки, спокойно спал в мире, спасенном им в очередной раз.
Раз в месяц Властелин Вселенной отправлялся за деньгами. Обычно хронические больные получали пенсию прямо в больнице, но Корней Иваныч по неведомым причинам противился этому категорически. В его паспорте невероятным образом сохранялась прописка по адресу давно снесенного дома на окраине Туймадска, и почтовое отделение этого района исправно выдавало Властелину пенсию по второй группе инвалидности.
Летом Корней Иваныч обычно шел за деньгами всё в той же пижаме или легкой больничной курточке, а зимой властно требовал у сестры хозяйки валенки и телогрейку. Шапка у него была собственная, кроличья, и хранилась постоянно в пульте управления.
Перед отправлением на почту Корней Иваныч подступал к пульту и бережно скручивал две лежавшие там ниточки, а после поворачивал на девяносто градусов старую зубную щетку, всё это для того чтобы избежать длинной очереди.
Несмотря на предотвращенную очередь, Корней Иваныч возвращался в пенсионный день неизменно поздно, и столь же неизменно сильно выпивший. В этом состоянии он позволял себе улыбаться и много говорил, вот только речь его делалась совершенно невнятной, и смысл сказанного ускользал от желающих вслушиваться в пьяную болтовню Властелина.
Корнея вынимали из телогрейки и валенок, упрятывали серого кролика с тесемками в пульт управления, а самого Властелина валили на койку, чтоб проспался.
На следующий день Корней Иваныч, сурово поглядывая на больных, быстро избавлялся от пенсии, раздавая ее мелкими суммами всем желающим.
